[m0226v]

То ли я схожу с ума, то ли ум от меня уходит сам, но мне так сложно. Завтра я возвращаюсь из отпуска на работу и честно говоря, совершенно не представляю, как я буду работать. Мне кажется, прошло столько времени. Столько долгих, длинных, болезненных дней, а впереди - еще неизвестно сколько не менее тяжелых. Апатичных.
Во мне что-то закрывается, захлопывается. Не хочется говорить, не хочется плакать, не хочется есть. Наверное, не хочется ничего.
А может быть, напротив, хочется рыдать, кричать всем о том, как больно и как сложно, и какими мудаками бывают некоторые мужчины. Или лица мужского пола. Но так делать нельзя. Не мне. Не для меня.
Наверное, это для чего-то нужно. Я должна что-то осознать и что-то перерасти внутри себя. Наверное, это одиночество мне необходимо. Мне рефлекторно хочется, чтобы рядом кто-то был, какой-то мужчина, чтобы кто-то ждал, беспокоился, спрашивал как дела и пару раз в неделю окружал спокойствием крепких рук. А потом я вспоминаю, как пустота внутри меня лишает слов и говорить не получается, как тяжело и даже почти невозможно расслабиться в этих руках, потому что они могут обмануть, каким непомерным грузом становятся просьбы пойти в чем-то навстречу и как злая больная мысль "а почему я должна это делать! Ради чего!" пульсирует в голове.
И это марионеточное состояние возвращает меня к тому, что в одиночестве мне проще. Я слушаю Меладзе и Виагру, просто потому, что они мне нравятся, мешаю их с Three day grace, Gorillaz и Верой Полозковой, и наконец понимаю, что не нужно перед кем-то оправдываться за это. Или носить шорты и большую несексуальную майку. Или ходить только в шортах и лифчике, потому что жарко. И нет кого-то, чей взгляд бы это оценивал. Есть только я. Это приносит облегчение и одновременно немного горечи.
Вчера у меня пришли месячные. Это было так больно, как не было уже много лет. Физиологически я знала этому оправдание: я похудела до 41 килограмма, плохо ем и отвратительно сплю, извожу сама себя разными мыслями, вот и реакция организма. Но боли это не отменяло. Я выпила таблетку, но она почему-то дала обратный эффект, мне стало еще хуже, и следующие несколько часов я провела лежа на полу в ванной, прижимаясь щекой к благословенно холодному кафелю и судорожно цепляясь на нестабильную картинку мира. Я знала, что это закончится, что пройдет сколько-то часов и все утихнет, но было очень больно. Другие таблетки и телефон лежали в комнате, до них было всего пару метров,но я не могла встать. Покрываясь испариной, дрожащими руками хватаясь за бортики ванной и стиральной машины, я пыталась встать, но мир темнел, кружился чертовой каруселью и я снова опускалась. Закрывая глаза, я чувствовала, как боль снова и снова скручивает меня в узел, и в какой-то момент сдалась. Мне нужна была помощь. Мне нужен был врач со спасительным уколом, но еще больше - кто-то близкий рядом. И следом меня осенила другая мысль: а кто, кто может приехать? Катя? Оля? Настя? Енот? И я поняла, что не хочу, чтобы кто-то видел меня вот такой. Мама? Единственный человек, который бы примчался за сто с лишним километров и перед которым бы не было стыдно? Но я знала, что давно не маленькая девочка, чтобы звать ее на помощь. А еще я знала, как сильно она потом будет переживать. Я должна была бороться сама, только сама, вот только сил не было. И взять их было неоткуда. И тогда я сделала то, чего даже не ожидала: я обратилась к Богу. Там, лежа на полу в ванной, не в силах шевельнуть даже пальцем, замерев от этой изнуряющей боли, я окончательно сдалась. Это было слишком тяжело, вся боль прошлых ошибок, боль последнего предательства и лопнувшая несбывшаяся надежда, а теперь еще физическая боль, плата за существование женщиной, разбили меня на куски. Я медленно отключалась, а в горячечном сознании едва заметным вспыхивающим нейроном пропульсировала мысль: "Господи, помоги. У меня больше нет сил. Это слишком больно". Я не знаю, о какой именно боли я думала в тот момент, душевной или физической, но внезапно она прошла. Я вдруг физически ощутила, как из меня ушла боль. Как мир перестал кружиться и зафиксировался в нормальном положении. Я открыла глаза и почувствовала во рту вкус мокрого махрового полотенца, которое в очередном приступе сжала зубами. Но больше я ничего не чувствовала. Боли не было. Ни физической, ни душевной. Была просто я: ослабевшая, уставшая, с прилипшими от пота волосами ко лбу. Поразительно живая...и целостная. В моем представлении Бог был сгустком света за тысячи километров от Земли, в далеком-далеком космосе, слишком далекий от всех земных проблем. Но в тот момент он внезапно стал для меня ближе, чем кто бы то ни был. Он протянул мне свою руку, когда я даже не надеялась, и он был единственным, кто спас меня в тот момент.
Я облегченно закрыла глаза и отключилась, теперь уже - просто от усталости. Через какое-то время я проснулась, отскребла себя от коврика в ванной и медленно, осторожно ушла в комнату, на диван, где уснула снова.
Потом все стало проще. Я все так же была одна, но уже готовила спагетти с соусом, смотрела на розы, которые так и не выбросила, но внутри я чувствовала, что силы у меня еще есть. Теперь - есть. Ночь была жаркой и душной, даже несмотря на открытые окна и балкон. Около полуночи меня разбудил истеричный вопль домофона. Я долго не могла понять, что это за звук, потом подошла к нему и... ничего не сделала. Я не хотела знать, кто там. Может быть, кто-то ошибся квартирой, может быть, на Левенцовке вдруг появились хулиганы, которых никогда не было, а может быть... кто-то искал меня. В любом случае, мне не хотелось этого знать. Я вернулась в постель и уже не услышала следующего звонка.
А утром, таким же душным и горячим, жизнь продолжилась снова.