и однажды приходят и требуют снять броню, ухмыляются, мол, кого я тут хороню,
под оборками платья сто фунтов пыли и тишины,
и густая смола, и прогорклый горячий смог,
с виду вроде бы человек, а на деле ходячий морг,
проводник потока в тысячу киловатт.
говорю, как ничто не свято, никто не свят.
рвётся шов, из дыр вылезает вата и пух лебяжий.
для кого это всё храню, ведь не для себя же.

объясняю, что в целом не против побыть такой же,
не носить на себе незримую толстокожесть,
улыбаться прохожим, допрашивать непохожих
и нырять с головой, ударяясь потом о дно.
дело в том, что в масштабах вечности всё одно.
что подброшено вверх неизбежно стремится вниз.
забирайся на самый мыс и срывайся с мыса,
ни поступки, ни мысли - ничто не имеет смысла,
даже этот мой возрастающий нигилизм.

говорю это всё, напряжённо гляжу им в лица,
снимаю свою почерневшую амуницию,
остаюсь невесомой, мерцающей, обожжённой,
как пустые поля, как любые другие жёны и стою почему-то
притихшей и обнажённой.

(с) Настя Жукова